- Две постсоветские войны в Чечне?
- Да. Что это? Почему это все было?
- Давай, я тебе расскажу про себя. Можно так? Не про войну в Чечне, а про себя.
- Что про тебя?
- Я годами ходил и проповедовал, что чеченцы правы, а русские неправы. Это были бесконечные, бесплодные по существу споры.
- Бесплодные?
- Бесплодные как споры. То есть, мое мнение регистрировалось в глазах Бога, и это, наверное, имело какое-то значение. Но убедить никого было невозможно ни в чем.
- Почему?
- Да потому, что взгляды сторон на подлежащую реальность были несовместимы. По прошествии лет, ощущение такое, что как бы существовала Чечня-П и Россия-П. И еще существовала Чечня-Т и Россия-Т. И Чечня-П равнялась России-Т, а Чечня-Т равнялась России-П. И вот это был такой безумный спор с человеком, который видит мир отраженным в мистическом зеркале. Где у меня лево, там у него право, и наоборот, а предмет спора как таковой не существует. И в конечном счете...
- В конечном счете?
- В конечном счете, у меня оставалось неизменное чувство, что я спорю со слепым. Не видящим того, о чем мы спорим. С человеком, у которого с глазами что-то случилось, и все эти слова, которые он произносит -- это такая многослойная пелена, которую он сооружает, чтобы заслонить себя от моей попытки раскрыть его глаза на непосредственную очевидность происходящего. Война в Чечне -- это история про то, как кто-то отказывается разуть глаза. Неспособен разуть глаза.
- Да? А не то, что вот -- компактно проживающий народ имеет право на национальную независимость?..
- "Вообще говоря, да, может быть, и имеет, но чеченцы -- это угроза миру."
- Ага.
- То есть, спор как таковой не разрешался ничем, а просто ситуация в целом должна была измениться и трансформироваться, превратившись в то, во что она превратилась сейчас. Так, чтобы стало, например, очевидно, какая страна тут-таки является на самом деле угрозой миру.
- Да. Это понятно.
- Ну, вот. Но от всего этого разговора о "войне по уставам и с соблюдением прав некомбатантов за восстановление конституционного порядка" отчетливо пахло геноцидом, и было ясно как день, что эту амбразуру я просто должен заткнуть лично собой, поскольку именно я являюсь тем человеком, который призван Богом к тому, чтобы заткнуть собой эту амбразуру. Это было как-то вот совершенно очевидно.
- Да?
- Ну, да. То есть, я реально жил в состоянии нестерпимого чувства стыда от того, что я не готов вот просто все бросить и отправиться туда воевать на чеченской стороне, убить там кого-нибудь из этих русских, и чтобы они меня убили. Практического смысла это никакого не имело, так что я, конечно, ничего такого предпринимать или пытаться не пробовал и не собирался, но стыдно за то, что я неспособен на это, мне было невероятно. Все это было невозможно -- но то, что возможно, я все-таки пытался делать.
- Что ты пытался делать?
- Сейчас я расскажу одну историю.
